При Николае I ни правозащитников, ни благотворительных фондов не было. При Николае I был доктор Фёдор Петрович Гааз. Он отменял пытки. Он строил тюремные больницы. Он бесстрашно вступал в спор с императором. Он добивался смягчения наказания – для осужденных на пожизненное заключение, лечения – для тяжело больных узников, помилования – для невиновных и для преследуемых за инакомыслие. Инакомыслие – не преступление, убеждал доктор Гааз императора, и даже если это у него не всегда получалось, то он все равно пытался, из раза в раз.
Сын аптекаря Петера Гааза из немецкого городка Мюнстерайфель и внук известнейшего в Кельне хирурга Вильгельма Гааза, Фридрих Йозеф Гааз собирался стать офтальмологом. В 19 лет поехал учиться в Вену, в 25 принял врачебную присягу и начал практику. И настолько успешно, что российскому дипломату, князю Николаю Репнину-Волконскому посоветовали обратиться за помощью именно к доктору Гаазу. Фридрих Гааз спас князя от слепоты, а позже, уже в Москве, вылечил от трахомы княгиню Варвару Репнину-Волконскую.
В 1806 году доктор Гааз переехал в Россию, в которую влюбился и продолжал нежно любить всю свою жизнь, почти за всё. Сначала он был домашним лекарем семьи Репниных-Волконских. Но вскоре получил должность главного врача Павловской больницы в Москве, а в свободное от основной работы время начал бесплатно лечить пациентов, нищих и бесправных, в богадельных домах и приютах.
А когда в Россию вторглась армия Наполеона, Фридрих Гааз по доброй воле пошел на передовую: оперировал раненых, переводил с французского, сопровождал русские войска от Москвы до Парижа. После войны он взял имя Фёдор и отчество Петрович. А в народе о нем заговорили как о «чудаке», безотказном «святом докторе».
И конечно, доктор Гааз сразу согласился на предложение стать главным врачом московских тюрем и членом Московского тюремного охранного комитета. А другим лекарям такое и не предлагали. Четверть века, с 1828 года он лечил арестантов и помогал им — как московским, так тем, кто шел этапом.
Федор Гааз твердо верил, что по своей сути каждый человек – хороший, поскольку Бог создал его по своему образу и подобию. Просто есть люди, сбившиеся с пути. «А это не что иное, как несчастие, болезнь, — говорил доктор, — которую можно вылечить только посредством человечности и человеческого отношения».
Известен весьма показательный в этом смысле разговор доктора с митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым). Его опубликовал А.Ф. Кони в своей книге «Федор Петрович Гааз. Биографический очерк» (1897 г. изд.):
– Вы все говорите о невинно осужденных, Федор Петрович, но таких нет, не бывает. Если уж суд подвергает каре, значит, была на подсудимом вина…
Гааз вскочил и поднял руки к потолку.
– Владыко, что Вы говорите?! Вы о Христе забыли.
Вокруг тяжелое, испуганное молчание. Гааз осекся, сел и опустил голову на руки.
Митрополит Филарет прищурился и начал медленно говорить, с большими промежутками…
– Нет, Федор Петрович, не так… Я не забыл Христа… Но, когда я сейчас произнес эти свои поспешные слова, то Христос обо мне забыл…
В 1832 году в пересылке на Воробьевых горах открылась первая в России тюремная больница на 120 коек. Естественно, благодаря усилиям «святого доктора». Федор Петрович осматривал арестантов и мог оставить больных на какое-то время в стационаре, чтобы они подлечились и набрались сил перед этапом. Кормил и лечил он их за свой счёт.
В то же самое время доктор занялся капитальным переустройством северного коридора Бутырского тюремного замка, каждый день приезжал на стройку, всё контролировал и доплачивал строителям за переработку в праздники.
Если до того в Бутырке не было форточек и приспособлений для умывания, стены душных камер покрывала сверху донизу плесень, нары считались роскошью и многие арестанты спали на тряпках, прямо на полу, то после капитального ремонта камеры «получились чистыми и светлыми, с нарами и с окнами, крашеными масляной краской, втрое шире прежних», появились умывальники, а во дворе – колодец с чистой водой. Но что особенно поражало воображение современников, так это сибирские тополя, которые Гааз приказал посадить в прогулочном дворике для «освежения воздуха».
Аршинный железный прут и неимоверной тяжести кандалы – по сути орудия жесточайших пыток. Но в то время – стандартные «приспособления для конвоирования». Вот как это выглядело: к железному пруту приковывали наручниками по восемь-десять человек – стариков, женщин, здоровых, больных, всех без разбора. Исключение разве что составляли самые опасные преступники, но о том, как этапировали их, чуть позже.
Прикованные намертво к пруту, а точнее сказать, буквально нанизанные на этот прут люди во время всего этапа по бесконечному сибирскому тракту были обречены идти вместе, спать в одной связке, справлять нужду. Отцепить человека от прута разрешалось, только когда он умирал.
А рядом шли те самые «исключительно опасные» преступники – в ручных и ножных кандалах. Зимой грубый металл отмораживал запястья и лодыжки, летом, разогревшись на солнце, стирал кожу до костей. И всё же те, кому «грозил прут», умоляли, чтобы их перевели на «кандальное этапирование».
Доктор Гааз поставил цель: добиться отмены прута. Как минимум. На это у Федора Петровича ушло больше десяти лет. Написав сотни жалоб и прошения, в момент крайнего отчаяния он, забыв обо всякой субординации, нашел возможность напрямую обратиться к королю Пруссии, чтоб тот через свою сестру, русскую императрицу, как-то повлиял на Николая I.
И в 1836 году был издан указ об отмене прута в России. А кандалы заменили на облегченный вариант, модернизировали. Причем эти, скажем так, «кандалы-лайт» разработал и опробовал доктор Гааз. Он придумал обшиваться металлические кольца изнутри кожей или сукном. Рассказывали, что однажды московский губернатор приехал к доктору и стал свидетелем совершенно невероятного зрелища: Федор Петрович, звеня кандалами, ходил из угла в угол по двору больницы. Так он испытывал свое изобретение. И надо ли говорить, что первое время «кандалы-лайт» выпускались за счёт Федора Петровича…
Когда Фридрих Йозеф Гааз только приехал в Москву, в самом начале 19 века, и занялся поначалу частной практикой, он быстро разбогател, ездил в собственной карете, запряженной шестеркой лошадей, купил дом на Кузнецком, имение под Москвой, суконную фабрику. Но после того, как он принял решение назваться Федором Петровичем и взяться за помощь осужденным, то и фабрика, и дом, и имение, и карета, и лошади – всё пошло с молотка.
Вырученные средства он стал тратить на создание новых больниц, в том числе первой в России больницы неотложной помощи, на открытие тюремных библиотек и на строительство школы-пансиона для детей арестантов.
Как-то зимним вечером в темном московском проулке доктора остановили трое грабителей. Потребовали, чтоб он отдал им шубу, шапку, кошелек. Федор Петрович безропотно начал снимать шапку. И тут один из бандитов узнал того самого «святого доктора». А дальше – в чистом виде рождественское чудо. Грабители не только проводили доктора до ворот тюремной больницы, но вернулись на утро и попросились на работу. Двоих Федор Петрович назначил санитарами, а третьего – истопником.
Жители России 21 века своего президента в тюрьме еще не видели. Только один раз, в 1999 году будучи премьер-министром он посетил питерские «Кресты», когда заключенные объявили голодовку в знак протеста, требуя улучшения условий содержания.
А вот Николай I часто навещал и Бутырку, и больницу для пересыльных. И все прекрасно понимали, что он ездил туда пообщаться с доктором Гаазом. То ли императорская прихоть, то ли плохо скрываемая симпатия, но совершенно точно – явный интерес к образованному европейцу, знающему пять языков: немецкий, французский, греческий, латынь и русский. Такому странному европейцу, который выбрал Россию и отдал всё, что у него было, чтобы заботиться об арестантах и их семьях.
Накануне одного из таких императорских визитов в тюремную больницу кто-то из чиновников донес на доктора Гааза: мол, Федор Петрович специально задерживает отправку на каторгу 70-летнего осужденного, самоуправство! Арестант был старообрядцем, собственно, только за это его и наказали.
Николай I потребовал от доктора Гааза объяснений. Вместо ответа Федор Петрович упал перед императором на колени. Император принял это за покаяние. И сказал доктору: «Полно! Я не сержусь, Федор Петрович, вставай!» На что Гааз ответил: «Не встану! Государь, помилуйте старика, он не дойдет до Сибири… Пока не помилуете, не встану!» И Николай I, коротко подумав, произнес: «На твоей совести, Федор Петрович!» И старообрядца отпустили на волю.
Привычная картина для москвичей, которые жили неподалеку от пересыльной тюрьмы на Воробьевых горах: пожилой доктор в потрепанном фраке с орденом святого Владимира петлице подъезжает к этапу, обходит будущих каторжан, спрашивает, получили ли они по второй рубашке. Как писал Александр Герцен в одной из своих статей о русских тюрьмах, «доктор Гааз всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие».
Конечно, количество мест в тюремной лечебнице было ограничено, максимум 150 пациентов, ни единым человеком больше, так требовали власти. Но доктор Гааз делал всё возможное, чтобы увеличить это число, построить дополнительное отделение. Власти сопротивлялись, боясь побегов, все-таки больница – не тюрьма, за пациентами сложнее уследить. Генерал-губернатор Москвы князь Алексей Щербатов однажды вызвал доктора «на ковер», начал отчитывать. Федор Петрович горько заплакал. И князь отступил. С тех пор о докторе Гаазе стали говорить, что он «выплакал всех своих больных».
Семьи у Федора Петровича Гааза не было. Жил он в больничном флигеле. А хоронили его за казенный счет, все свои деньги он растратил на обустройство клиники, на помощь осужденным. За гробом Федора Петровича, по подсчетам московской полиции, шли двадцать тысяч человек. Это было 19 августа 1853 года. Доктора Гааза похоронили на Введенском (в то время – Немецком) кладбище. А на могильную оградку повесили разомкнутые кандалы с разорванной цепью.
Без вашей поддержки нам никак не справиться.
Мы благодарим всех и каждого.
Спасибо за то, что помогаете помогать.